Т. Кристин - Дом тихой смерти [Кристин Т. В. Дом тихой смерти; Рой Я. Черный конь убивает по ночам; Эдигей Е. Отель «Минерва-палас»]

— Пани Решель в прошлом году сняла со своей книжки семьдесят тысяч. Вы не знаете, для чего?

— Ах, вы совершенно правы. Я позволил себе заглянуть в ее сберкнижку, знаю, что не положено, но такое, знаете ли, человеческое любопытство. И я все удивлялся, для чего ей понадобились эти деньги?

— Ну а что вы думаете по этому поводу? Ведь вы ее знали столько лет. На что ей могли понадобиться эти деньги?

— Уверен, что она их брала не для себя. Ведь жила она на всем готовом, никаких дел на стороне не вела, разве что время от времени помогала кому-нибудь из постояльцев в продаже их вещей, так, пустяки, вы понимаете… Вот я и подумал, а не одалживала ли она этих денег? Под проценты. Ведь пани Мария была очень… как бы лучше выразиться… экономная, да что там — просто скупая.

— А кому она могла бы одолжить?

— Знаю, что она очень близко сошлась с госпожой Свенсон. И еще с паном редактором. Можно сказать, что к нему она питала особенно теплые чувства. Впрочем, разве к этому прекрасному человеку можно не испытывать теплых чувств?

— Вы правы, а некто питает к нему просто горячие чувства. Мне он тоже симпатичен, но семидесяти тысяч я бы ему не одолжил.

— Ха-ха-ха! Какой вы остроумный, пан Ковальский! Я, пожалуй, тоже не одолжил бы. Все-таки деньги есть деньги.

— А каковы были отношения между Марией Решель и Рожновскими?

— Близкие. Я бы даже сказал — сердечные. Да, сердечные — вот верное слово. Особенно с пани Натальей. Думаю, не ошибусь, если скажу, что Мария Решель и пани Рожновская были подругами.

— Были… и есть.

— Что?! Ох и шуточки у вас, пан Ковальский. Юмор висельника, так сказать. Не знаешь, то ли смеяться, то ли плакать.

— Значит, пани Решель могла любому одолжить свои деньги?

— Надеюсь, вы не имеете в виду меня? Ведь я располагаю…

— Знаю, вас называют миллионером.

— Так уж сразу и миллионером! Просто я работаю, не ленюсь, вот уже более тридцати лет…

— Да вы не волнуйтесь, вот женитесь и сразу перестанете быть миллионером.

— Пока не собираюсь. А что касается работы, то я решил на следующий год отказаться от фотоателье. Знаете, уже не те силы. Разве что оставлю за собой художественные портреты.

— Вы мне разрешите взглянуть на другие документы пани Решель?

— Разумеется.

Бакс стал просматривать содержимое коробки. Были в ней старые письма, написанные в разные годы, всевозможные бумаги и документы на польском и немецком языках, в том числе большого формата свидетельство о рождении, выданное римско-католическим костелом в Свиноустье. Метрика пожелтела от времени и была для сохранности наклеена на толстую картонку. Интереса она для детектива не представляла, так как дату рождения Марии Решель он узнал из материалов дела. В коробке была и большая пачка фотографий, в основном довоенных, серых и коричневых. На одной из них был изображен мужчина в окружении разновозрастных детей, а в стороне стояла молодая девушка. Ее поза и дистанция между ней и мужчиной с детьми свидетельствовали о том, что она была прислугой. Детектив отложил этот снимок. А вот и фотографии последних лет, в основном большого формата. На них были изображены сама Мария Решель, Розочка, незнакомые Баксу люди. «Видимо, работа Боровского». А вот и групповой снимок теперешних жильцов «Альбатроса»: скандинавы, журналист со студенткой («Здорово получилась Божена!»), художник с супругой, с краю — Решель с Розочкой, а в самом центре — владелец пансионата с победоносной улыбкой. И эту фотографию отложил детектив. Подумав, взял и наклеенную на картон метрику.

— Вы разрешите взять эти фотографии и метрику? Мне кажется, они пригодятся поручику Вятеру.

— Разумеется, возьмите. Вот на этой большой фотографии мы снялись в прошлом году, хотелось сохранить на память. А та вторая — еще довоенная.

— Вы не знаете, кто на ней изображен?

— Не знаю, наверное, пани Мария с кем-то из своих подопечных детей.

— Да, вряд ли она дочь этого усатого мужчины, не похоже. А что еще осталось после нее?

— Кое-какая мелочь, из драгоценностей — кольцо с камнем, три обручальных кольца — два золотых и одно серебряное, несколько билетов денежно-вещевой лотереи и книги. Я эти вещи опечатал в присутствии поручика Вятера и Розочки.

— Вы знакомы с поручиком?

— Я знаю всех, кто здесь живет давно. В сороковых годах, да и в начале пятидесятых Свиноустье было совсем небольшим городом. Поручик Вятер один из пионеров нашего города.

— Вы разрешите осмотреть подвальные помещения «Альбатроса»?

— Подвал? Пожалуйста. Я гляжу, вы всерьез взялись за дело, пан Ковальский. Приветствую, приветствую! А может, вы… Впрочем, это не мое дело. Главное — я видел вас в обществе важного сотрудника из воеводского управления МВД, а свое место я знаю. Разрешите вас проводить?

— Благодарю, я предпочитаю это сделать один, дайте только ключи и электрический фонарик.

— Но там везде горит свет, во всех подвальных помещениях.

— И все-таки я бы хотел захватить фонарик, в вашем пансионате свет иногда неожиданно выключается.

— Как пожелаете, вот, пожалуйста, ключи и фонарик. А я здесь вас подожду, ладно? Приготовлю бутерброды, я располагаю такой водкой!

— Перед обедом?

— Для возбуждения аппетита.

— Но все-таки, каково ваше мнение о случившемся?

Владелец пансионата, казалось, только и ждал этого вопроса. Хотя он и сделал вид, что глубоко задумался, пощипывая свою щегольскую бородку, скрыть удовлетворения ему не удалось.

— Что ж, уважаемый пан Ковальский, я, пожалуй, поделюсь с вами своими соображениями. Правда, я уже имел удовольствие сообщить их поручику Вятеру, но сейчас, как мне кажется, я располагаю дополнительной информацией. И если вы сочтете целесообразным довести ее до сведения милиции, я возражать не буду. Более того, — я готов письменно подтвердить все то, что скажу вам. Итак… Знаете, кого я считаю подозреваемым номер один? Ни за что не догадаетесь! Редактор Милевский! — Последние слова он произнес коротко и внушительно, и они прозвучали особенно впечатляюще на фоне довольно длинного и запутанного вступления.

— Подозреваемым номер один? Значит, есть и номер два?

— Рожновский! Извините, всего лишь Рожновский! Может, внешне я и похож на недотепу, что до пяти не сумеет сосчитать, но мне многое известно, например, что он сейчас в Швеции!

— Вы действительно много знаете. Интересно, откуда? Во всяком случае, эти сведения надо сообщить в милицию. Вы не возражаете?

— Конечно, не возражаю, я специально для этого и говорю с вами. И еще. Не мешало бы обратить внимание и на норвежца, господина Нильсона.

— Так это будет третий? Многовато подозреваемых, во всяком случае, на два больше, чем надо. А почему норвежец кажется вам подозрительным?

— Ну, подозрительным — это сильно сказано, просто у меня есть некоторые соображения, да, соображения — вот верное слово. Итак, в прошлом году, в начале курортного сезона, ко мне обратился пан Милевский с предложением организовать у нас в пансионате шахматный турнир. Я согласился, ведь дело хорошее, правда? Тем более что погода стояла жуткая, дожди шли не переставая, телевизионные передачи летом — сами знаете какие, заняться абсолютно нечем. Вот я и подумал, что шахматный турнир придется как раз кстати, тем более что я и сам очень люблю шахматы и играю неплохо. У меня часто останавливался пан Рожновский, и я с ним играл, так, представьте, однажды даже выиграл у него! Поэтому я всячески поддержал предложение моих жильцов, приобрел несколько комплектов шахмат, в складчину мы купили коньяк, я подумал, что коньяка будет мало и — была не была! — купил кубок. Бог с ними, с этими деньгами! Началась игра. И вот тут-то я и заметил, что игра идет какая-то странная. Я не ребенок, пан Ковальский, меня не обманешь, от меня ничто не скроется. Заметил я, что игра идет необычная…

— Что же в ней было необычного?

— Игра велась с каким-то особым ожесточением, я бы сказал, даже с яростью! Кубок кубком, коньяк коньяком, это понять можно, да и моральное удовлетворение — вещь нешуточная, но не идти же по тру… Ох, извините! Просто я заметил — некоторые играли так, как будто от результата партии бог знает что зависело, какие там кубок и коньяк…

— У вас создалось впечатление, что ставкой в игре было что-то гораздо более важное?

— Вот именно! Я сразу это почувствовал.

— А вас не удивило, что Рожновский не играл? Когда я разговаривал с Милевским…

— Еще как удивило! А у вас голова работает, пан Ковальский, ха-ха-ха! Ой, работает! Я сам был удивлен и даже спросил об этом Рожновского, он отделался ничего не значащими словами — дескать, у него нет времени, то да се, дела в Щецине, которые требуют постоянного присутствия…

— И все-таки, говорят, он присутствовал при всех партиях, которые играла его супруга?